И пошли мы дальше, куда глаза глядят, первую ночь мы забрались в какой-то сарай и всю ночь про­плакали, мое сердце разрывалось. Главное для меня была моя сестра, я должна была ее успокаивать. По­том, на второй день, мы пошли в село Марьяновка. Родители этой девочки не были  дома. Достала  я наши метрические, вместо Сигал добавила Сигалова, это уже русская фамилия, вместо Исааковна исправила Ива­новна, а национальность   была не написана, немного размазала. И пошли мы дальше.    Так мы шли по­дальше от города в деревни. Тогда много-много лю­дей и семей шли жить в деревни, так как жили впро­голодь (и мы встретились с нашей бывшей русской соседской семьей). Мы быстро с ними распрощались. Мы очень боялись знакомых людей. Мы скитались, днем попрошайничали, а к вечеру искали ночлег по заброшенным школам, сараям, которые были незамк­нуты. Мы ходили месяца 2, а может и больше за это время у нас были разные случаи. Один мужчина нам повстречался лет 40, 50, спрашивает: "Куда вы идете?". Я говорю: "Нам надо, где жить, мы бы могли работать в поле, огороде, детей нянчить". - "Пошли, будете у меня нянчить детей". Идем по

Лиля. Фотография 1954 года.

полю несколько часов, голое поле, ни души, смотрю, далеко в степи какая-то хата (я его начала подозревать, что он плохой, и хочет с нами что-то сделать плохо). Не заходя в эту хату он меня схватил так крепко и сильно. Лиля его ударила, я как-то выкрутилась, мы удрали от него, он нас догнать не смог. 

Потом через некоторое время нам по дороге на­чала заговаривать женщина лет 40, все начала у нас расспрашивать (а мы с Лилей договорились, будем говорить папа на войне, а мама умерла от голода). Она нам начала говорить за партизан, предложила пойти с ней, но мы отказались, как она нас ни угова­ривала. Еще у нас был страшный случай. Я с Лилей никогда друг от друга не уходили, она мне говорит, попрошайничать не буду и с тобой не пойду. Говорю, сиди возле этого камня, я что соберу, и мы покушаем. Я ходила по деревне, мне немного давали, а потом одна пожилая женщина пригласила меня в дом, на­кормила меня, я ей говорю, моя сестра ждет,  она го­лодная. Попросила этого вкусного борща, она мне на­лила в баночку, начала меня провожать и плакать, го­ворит, может мои внуки такие голодные, как вы. Иду я к Лиле, помню, была такая радостная, что женщина дала такую еду. Смотрю, возле камня нет Лили, иду по селу по улицам, а там много таких камней. И так я ее искала до самой ночи. Наконец, я ее нашла. Мы долго рыдали вдвоем. Она мне говорит, я думала, ты меня бросила. Как могла, я ее успокаивала. Говорила ей: "Ты самая родная, дорогая моя сестричка!". Она была худенькая, после такого горя она чаще плакала. Я бы­ла немного крепче ее, говорила ей: "Мы должны жить, и все у нас будет хорошо". 

Так мы дошли до Запорожской области. Я себе думала, что надо нам найти жи­лье до холодов. Идем, села красивые, думаю надо найти похуже. Документы у нас подозрительные, раз­говаривали люди только на украинском, это мы быст­ро освоили.   Говорю, я тебя буду называть Лида, потому Лиля это имя нежное. 

И вот мы дошли, это было не село, а маленький хутор «Качкаровка».   Шла небольшая речка с одной стороны длинная улица с домами через мостик, напротив тоже домики. Нашли мы молодую женщину, которая нас взяла, звали ее Горпына, было у нее трое детей : старшая Тамара лет 6,  мальчик Грицко,      Гриша,  лет 4, и еще мальчик, не помню, как звали, больше годика. Никаких документов никто не спрашивал. Она сказала мне, ты будешь работать  в огородной бригаде, на трудодни будешь по­лучать продукты, а Лидка будет с детьми и помогать в огороде. Так мы жили, хата у нее была добротная, одна большая комната, украинская печь, на которой спали ее дети старшие, а рядом была кровать из досок, там спала она с маленьким сыном. Она была очень бедная, за мужа по сей день ничего не знаю. Я не спрашивала, она никогда о нем ничего не говорила. У ее детей мы тоже никогда не спрашивали. Мы спали, она нам занесла солому на земляной пол накрыли наш платок, вторым платком накрылись, и сверху еще рядном, она дала, это в селах на пол клали такие под­стилки.  Я и Лиля были этому довольны. За ее хатой стоял колодец где веревкой и ведром доставали воду, а дальше шел огород примерно 2,3 сотки. Детки у нее были хорошие, мы их любили. Работали мы с утра до ночи, а утром она начинала топить печь, часов у нее даже плохеньких не было. Она могла разбудить нас в 4 утра, Олька, Лидка, вставайте уже светает, уже и печь вытопила и что-то приготовила, а утра нет. Мне так было жалко мою сестру. Прошло примерно 2 ме­сяца как мы жили у Горпыны. Моя Лиля сильно забо­лела, у нее сильный жар, прошла ночь, врачей ника­ких нет, а только за 60 километрами центр. Не помню как было, но приехала бричка, запряженная лошадью и мужик. Я взяла свой платок и поехали мы в больни­цу, нас приняли. Ее положили в отдельную комнатку, на пол подстелили мешок с соломой, я накрыла ее своим черным платком, потом меня позвали и сказали, что у нее тиф в очень тяжелой форме, если выживет, бу­дет хорошо, а мне сказали: "Уезжай, ты ей ничем не поможешь". Медсестра была молоденькая, я ей сказала, что мы сестры, сироты, у нас никого нет. Она пообе­щала, что будет за Лилей смотреть. На второй день утром я пошла на работу, отпросилась и пошла к Лиле в больницу (у хозяйки была корова, которая доилась, но даже стаканчика молока она мне не дала). Я пришла в больницу, медсестра рассказала, как Лиля бредила, кричала: "Немцы, мама, папа. Оля, спаси меня!" и еще что-то кричала, но она ничего не поняла, и так я ходила к ней долго. Лиля начала выздоравливать. Мне сказали, что ей нужно хорошее питание. Меня уже знали, и давали все добротное понемногу: масло, сметану, творог, молоко, хлеб. В это время уже начали спеть вишни, яблоки, абрикосы, я шла и доро­гою что рвала, т.е. крала.

Так я ее забрала, очень слабую. Должна сказать за хозяйку, она не побоялась за своих детей, а болезнь эта заразная и я спала с Лилей, и никто не заразился. В это время уже подрастали курчата, хозяйка на обед варила курятину мы ели вдоволь. И так Лиля начала отходить.

Потом, примерно с конца сентября, в октябре хо­зяйке и мне начали завозить продукты поровну, пом­ню подводу арбузов, семечек, масло, зерно и много еще всякого. И с ее огорода тоже квасоля, горох, гарбузы, морковь, буряк, картошка. А еще я помню, примерно в ноябре позвал меня к себе полицай, он был молоденький лет 22-25 говорит, давай свои мет­рики, я ему принесла свои он мне говорит, что разма­зано, не понять, я говорю, они попали под воду, он меня отпустил. Сама переволновалась (взяла свои и Лилины метрики порвала и выбросила): не знала, как мне поступить, или брать Лилю и удирать. А он меня я видела, записал в какую-то книгу. Но я думала, про Лилю ничего не спросил, значит, он не подозревает что мы евреи. Но это он наверно написал, начали брать молодежь в Германию.