Воскресенье
28.04.2024
02:40

Форма входа

Поиск

Календарь

Архив записей
2011 Ноябрь 2012 Сентябрь 2021 Декабрь

Еврейская колония Затишье

Степная быль.М. Альтер о некоторых страницах истории. Часть 1

Из подготовленной к изданию книги «Евреи в истории Донетчины»

Время оставило свои недобрые следы на двух вырезках из районной волновахской газеты тридцатых годов. Бумага набухла, буквы оплыли. Не быстро, но все же прочитываю строку за строкой. Они уводят в далекие годы первых пятилеток, когда только-только начиналось колхозное строительство.
Л.А. Роскин

Вот первая. Она озаглавлена «Вiдданий працiвник». «Трудящi села Затишшя на своїх передвиборних зборах одним з перших висунули кандидатом у депутати сiльської Ради тов. Роскiна Льва Абрамовича. З перших рокiв iснування колгоспу «Комiнтерн» тов. Роскiн являється його активним членом. Трудовий шлях нашого кандидата починається у колгоспi з рядового колгоспника. Працюючого чесно i вiддано тов. Роскiна висувають на работу пасiчника. Тут-то вiн i показав себе, як здiбний органiзатор i чесний працiвник колгоспу. Незабаром його обирають головою сiльської Ради. За два роки своєї роботи на цiй посаді Лев Абрамович довів свою відданість дорученій йому справі... Трудящі села знають його як чуйного товариша, вмілого працівника. Всі доручення, що на його покладаються, як на голову сільради, він виконує чесно і сумлінно. Лев Абрамович Роскін – достойний кандидат у депутати сільської Ради».

К месту будет сразу же пересказать содержание второй газетной заметки. Это письмо в редакцию. Оно озаглавлено: «Моя материнська гордість». Его прислала в свою районку жительница села Затишное, колхозница артели «Коминтерн» С.М.Роскина. Софья Моисеевна – супруга председателя сельского Совета Л.А.Роскина. Это о нем рассказывалось в заметке, с которой мы начали эту публикацию. Но не о муже она пишет. О сыновьях своих. «Три моих сына служат в рядах Красной Армии, – пишет мать, – и это моя гордость. Все они овладели военными специальностями. Яков – связист, Абрам – артиллерист, Самуил – танкист, а днями на службу в военно-морской флот отправляется мой младший – Михаил. И я им говорю: «Захищайте свою рідну Батьківщину, як зіницю ока, бо вона виростила і виховала вас.Будьте її до кінця вірними синами, палкими патріотами».

Братья Роскины: Яков, Абрам, Михаил, Борис и Семен(Самуил)

....Перешагнем через пять с половиною десятилетий – в наши дни. Беседую с одним из сыновей Льва Абрамовича и Софии Моисеевны Роскиных – Яковом. «Мой отец 17 лет был председателем сельского Совета в Затишном, – рассказывает Яков Львович, – Совет тогда объединял три села: Затишье, Хлебодаровку, Равнополь и еще два хутора: Луговое и Белимеж. Не богатым было то время. И все же разрастались наши села. Семьи, как правило, были многодетными. Сыновья возвращались после службы в Красной Армии в родительские дома. Обзаводились своими семьями. Помню, отец, наделяя молодых усадебными участками, говорил им в таких случаях: «Здесь родной угол ваш. Колхоз «Коминтерн» становится все заможнее. Фермы новые создает, полеводство развивает, и везде люди нужны, много рабочих рук требуется. Так что на вас надеемся. Лет через десяток не узнаете наш Волновахский район. И наш сельсовет тоже не в стороне. Вот клуб завершаем. Еще одну школу возведем. Нынешняя – старая, она уже тесна. Дороги стали прокладывать. Электричеством обзавелись, радио работает, кино смотрим...» Наверное, так и было бы, – продолжает Яков Львович, – но Великая Отечественная война повернула вспять все задумы отца моего. К тому времени в Красной Армии проходил службу еще один мой брат – это пятый. Все мы прошагали фронтовыми дорогами до Победы.

• • •

В колхозе «Коминтерн» было без малого триста трудоспособных. Молодежь — новобранцы и те, кто в недавние годы отслужили срочную, сразу же ушли в действующую Армию. Остальные навалились на уборку урожая. В июле начали созревать хлеба. Молотили пшеницу, ячмень, овес. На очереди были травы второго укоса. И еще просо, гречка. К началу осени должны были поспеть подсолнечник, кукуруза.
В те июльские и первые августовские дни на бахчу не обращали внимания, всех заботило зерно. Лошадьми отвозили ячмень в Хлебодаровку – на станцию. Но большей частью в Волноваху пшеницу. Страна оказалась ввергнутой в войну – ей нужен был, и это понимали все сельчане, хлеб в такой же мере, как и пушки, самолеты, танки. Из района пришло строгое предписание: изъять у всех жителей имевшиеся в домах радиоприемники и сдать в райцентр. А общий радиодинамик, хотя и работал, но его передачи не могли толком объяснить, что происходит на фронтах сейчас и чего можно ожидать в ближайшем будущем. Между тем, по линии железной дороги с запада на восток пошли военно-санитарные летучки с ранеными. Они подолгу простаивали в Розовке, Зачатьевке, Хлебодаровке – ближайших к Затишному станциях. Новости, которые приносили побывавшие на железной дороге, боялись вслух пересказывать: навалилась беда такая на всю страну, что вряд ли устоять сможем... Гитлеровцы уже вели бои за Киев... Не укладывалось это как-то в сознании. Но горькие вести шли в пересказе от других. Теперь и сами увидели: беженцы, измученные долгой дорогой, запыленные, голодные, тянулись за возами со скарбом, за гуртами овец, стадами коров, которые «угоняли от Гитлера». Куда? Этого никто не знал. Может в Сибирь или только за Волгу, неужто и туда шагнет коричневый сапог?
Среди беженцев было немало евреев: бердичевских, житомирских, пирятинских, уманских, из многих городов и городков Заднепровья. Плакали женщины, хныкали задерганные долгим странствием дети. А бывало, на сельских погостах оставались свежие могильные холмики: не все старики выдерживали этот тяжкий путь. Коминтерновцы снабжали чем могли беженцев. Водяная сельская мельница работала теперь днем и ночью. Пекли хлеб, поили молоком, снабжали картошкой и постным маслом, пшеном и фасолью.
— А шо, вы тут будете так и сидить? – спрашивали у затишнянцев те, кто отходил на восток.
— Из района распоряжения не было на эвакуацию. Сами не знаем, что делать...
— Они не знают, что делать. Ах, мишугоим – вы шо, незрячие, вы шо, не слышали, что фашисты делают? Так посмотрите на нас. Уходите, уезжайте. Бежать надо. А они сидят в этом селе Затишном. Вы думаете, тут затишно вам будет?
Несколько семей из местных, выпросив у председателя колхоза по паре лошадей и загрузив свой скарб в брички, выехали в Сталино к родственникам. Были и такие, что подались в Таганрог. Но пока не эвакуировались ни колхоз, ни сельчане.
Как действовать дальше – никто не знал. По всему было видно, что придется оставлять Затишье. Район не давал четких ответов на то, как быть, что делать. Не знали этого ни председатель сельсовета, ни колхоз.
Роскин все спрашивал у Григория Зака: «Что будем делать?» А тот, поднявший за 11 лет колхоз «Коминтерн», выведший его в число лучших в здешней округе, отвечал тем же вопросом на вопрос. Они оба не знали, что делать. Два дня потратил на поездку лошадьми в областной центр, чтобы посоветоваться с земляками, которые давно осели там.
Родственник Соломон Форштадт уже собрал вещи и вот-вот с семьей должен был эвакуироваться. Бывший односельчанин Матвей Книшевицкий, работавший заместителем директора техникума, сказал, что готовит учебное заведение к эвакуации. Приказ от начальства получили. И семью с собой забирает.
— Уезжайте из Затишья, кого-кого, но нас, евреев, гитлеровцы уничтожают повально, – говорил Книшевицкий. — Куда уезжать? Хоть в Сибирь, хоть в Среднюю Азию. Страна наша большая. Гитлер всю ее не одолеет...
На обратном пути заехал в Хлебодаровку. На станции стоял санитарный поезд. Теперь раненых везли уже не в пассажирских вагонах, переоборудованных в санитарные, а в крытых теплушках. Забинтованные люди здесь лежали и сидели на дощатых нарах. Отвечали односложно: «Разве не видишь, отец, как дела наши? Отступаем. Навалилась на всех нас гитлеровская машина...»
Коминтерновцы продолжали вывозить к санитарным поездам фляги с молоком, еще пышущие теплом паляницы. Отдавали так, без накладных, расписок: пейте, ешьте, защитники наши. «Только что-то они плохо защищают Отечество», – так думали те, кто вывозил продукты к санитарным поездам. Но то про себя. Вслух сказать было боязно. Помнились недавние события тридцать седьмого, когда несколько сельчан вдруг загадочно исчезли. Вызывали вроде бы в район, да домой не вернулись. Потом кто-то чего-то узнал. Таких предупредили, чтобы умней были, а то тоже с врагами народа вместе окажетесь...
Лев Роскин и Григорий Зак на всякий случай стали прикидывать, как быть с колхозным добром. И с сельчанами тоже. Решили, что скот угонят пока за Миус или дальше - на Дон. Подобрали для этого людей толковых. Стадо коров не малое — не оставлять же его гитлеровцам! Каждому сопровождавшему дали по паре коней с упряжкой. Велели брать с собою семьи.
— Тебе легче, — говорил Григорий Леве, — у меня хозяйство на руках, а у тебя разве что печать сельсоветовская...
— Ты забываешь, что у меня касса, — отвечал Лева. — И еще документы, отчеты, квитанции приходные, налоговые ведомости. Ты думаешь, я это брошу? Советская власть не умирает. Она везде власть. И с председателя Затишнянского совета спросят тоже. И за деньги ответ держать придется...
Уговаривали сельчан уезжать, но не все пока соглашались.
— Твоя вакуация, Лейбл, — говорили старухи, — нам до того места. Кому мы нужны? Эти газлоним вместе с их Адольфом нас не тронут. Что с нас возьмешь...
— Неужели то, что говорили беженцы, и то, что вы слышали от них, на вас не подействовало? — горячо убеждал Роскин.
— Подействовало, очень подействовало, только куда буду я вакуироваться? Куда, скажи мне, куда? А если от моего Изи придет с фронта письмо? Где оно меня тогда найдет, если я уеду?..

• • •

Во времени совпало так, что за считанные дни до того, как вражеские войска начали бои за Запорожчину, Лев Роскин с женой и еще несколькими сельчанами на пароконных бричках начали печальный отход из родных мест. Пока, как советовал другим, за Миус, а там и к Дону. В своей телеге, запряженной лошадьми пожарного обоза, он вез сельсоветовский архив.
— Лучше бы продуктов больше взяли, — корила жена. — ты думаешь, что тебя крамницы по дороге ждут? Ты что, ослеп и не видишь, какой хейшах творится вокруг?
— Да, да, я ослеп, я не хочу видеть все, что вокруг, — сердито отвечал Лев, — я вижу только лошадей и мешки с документами, на которых сижу уже четвертую неделю. Советская власть мне доверила это...
Когда же горячность проходила, он успокаивал свою Софу: «Ты мне пятеро сынов народила. Они нас защищают там далеко за нашими спинами. Они же должны остановить этого газлен
Двигаясь в нескончаемом потоке беженцев по людным большакам к Волге и бедуя, как все другие, от холодного промозглого ненастья, от нехватки съестного, председатель уже не существовавшего Затишнянского совета, который в просторечии называли еврейским, Лев Роскин и его жена в полной мере ощутили масштабы бедствия, навалившегося на нашу страну. Каждый день по многу раз они встречали войсковые колонны, двигавшиеся на запад при пушках, зенитном сопровождении. Под брезентом на платформах стояли какие-то военные машины — какие, Лев Роскин не знал. Но наверное, как думалось, это очень сильная техника. «Сталин же обещал, — говорил он Софье Моисеевне, — что победа будет за нами. Этими машинами остановят гитлеровцев». — «Я насмотрелась, как остановят. Только этими обещаниями что-то дела не поправляются, — незлобиво ворчала во всем разуверившаяся жена. Только бы дети были живы. Если бы дошли до Б-га мои просьбы...»
Тем временем сыновья Роскиных уже были на фронтах, познали и горечь отступлений, и участвовали в первых наступательных боях. Из сводок Совинформбюро они знали, что Сталино, Мариуполь и Волноваха оставлены отступающими частями Красной Армии. В разных местах гигантского фронта, протянувшегося от Белого до Черного морей, не зная ничего друг о друге, каждый из них думал о судьбе родителей. Неужели они остались в Затишье? Каждый сам по себе задавал этот вопрос. Сыновья знали, что гитлеровцы повально истребляют евреев в захваченных ими городах и селах. В сводках Совинформбюро они вычитывали такие сообщения. В каждом теплилась вера в то, что родители эвакуируются, выедут куда-то в глубокий тыл. Утешали себя надеждой на это. А их родители, впрочем, как миллионы других, жили надеждами на победу, на то, что их дети таки вернутся с войны домой.
Тоскуя по детям, по односельчанам, по родному Затишью, Лев Роскин долгими бессонными ночами перебирал в памяти имена тех, кто с первых дней ушел на фронт. Он думал о них. Где они, как и его дети, теперь? В августе почти все его сельчане в возрасте до 50 лет ушли в действующую армию. Ушел на войну и председатель колхоза Григорий Зак. С его заместителем, 67-летним Григорием Коганом, Роскин завершил эвакуацию колхозного имущества, скота. Но не все пока покинули село. Немало осталось. В их селе, основанном евреями-переселенцами более века назад, всего несколько семей было украинцев. Были и немцы, тоже колонисты-переселенцы, семей двадцать. Хорошие хозяева, трудолюбивые, в полеводстве толк знали и особенно в животноводстве. Вспоминалось каких свиней они откармливали: до двух метров длиною и весом центнера по три с половиною. В июле немцев посадили в теплушки в Хлебодаровке и с вещами, которые успели захватить, отправили на восток — неизвестно куда. Сомневались в их честности, в преданности власти и той земле, на которой они успешно хозяйничали. Перебирал в памяти их имена. Не верилось, что все они, которых хорошо знал, с которыми не раз советовался, да что и говорить, у некоторых и учился тонкостям ремесла земледельца, могли стать какой-то «пятой колонной». Что это такое, не знал, толком объяснить никто не мог. Только и уяснил, что это что-то плохое. «Плохое, плохое, — ворчала Софья. — Они плохого не делали никому...» И вдруг ей пришла такая мысль: «А может, что их вывезли куда-то далеко, их тем и спасли? Как ты думаешь, Лева?»
Эта догадка жены понравилась Роскину. Убедил себя в том, что это действительно так. Если бы знал он, что происходило в то самое время в его Затишном, то, вероятно, даже одобрил бы эвакуацию немцев-односельчан.

• • •

Оккупационные команды гитлеровского рейха, вторгшись в степное Приазовье, начали здесь устанавливать свои порядки. Посланные из Хлебодаровки в Затишье солдаты вернулись ни с чем. В селе не было ни одного жителя. Доложили, что встретили на подворье одну женщину, не старуху, а так, средних лет. И она как сидела на скамейке у своей хаты, так и осталась — пристрелили. — «Все, кто там жил — евреи. Они уехали. Так что там нам больше делать нечего...»
Между тем, уже в сумерках того дня в село возвратился с поля Матвей Вожик. С дочкой-подростком он ушел в поле ломать уже вызревшие, но никому теперь не нужные кукурузные кочаны. Вернулись к хате, а там сидит, прислонившись к стене, жена. В первые минуты подумал, что она вздремнула. Нет, она была мертвой. По кофте было видно, что грудь прошита пулями. Вожика все знали в Затишном как неудачника. Женился на красивой, расторопной сироте Хане. И вот, когда она принесла ему первую дочку, что-то стряслось с молодой матерью. Сказали врачи: «Тронулась умом». Ничего не соображала, отвечала невпопад. Даже девочку кормить грудью не стала. Ребенка выходили другие. При живых родителях к девочке относились как к сироте: заботливо, с участием. Нужды не знала она. Но отец, удрученный болезнью жены, как-то замкнулся в себе, был малоразговорчив. Колхозный конюх, он вечно был с парой лошадей и бричкой. Ездил в район, в соседние села, на станции. То керосин в бочках для трактора привезет, а то ящики со скобьем или доски навалом. Колхоз строился, и его лошадям всегда находилась работа. Все семьи покидали Затищье. Оставалась только одна — Матвея Вожика. «Куда я двинусь с больной женой? — вроде бы оправдывался он перед сельчанами. — Такова моя доля. Как-нибудь пристроюсь здесь. Шо, я так этим газленам навредить смогу? Конюх при любой власти нужен». — «Так пусть с нами едет дитя твое, — просили соседи. — Нас же только двое. Прокормим». Но девочка не хотела оставлять родителей. И вот первая жертва. Той же ночью Матвей, сложив на двухколесную тачку весь свой гардероб — одежонку свою и девочки, да еще кой-какой скарб, ушел из пустого села. День отсиживался в подсолнечном поле, оно так и осталось неубранным, и во вторую ночь пришел к своему хорошему знакомому в Златоустьевку, с которым загодя договорился. Никто не знает, о чем толковал он с приятелем своим, но только уже потом, после того, как село было освобождено от оккупантов, стало известно, что все это время Матвей работал конюхом. И девочка была с ним. Немногие, но все же были такие, которые знали, что Вожик и его девочка — евреи. Похоже, что и староста из местных тоже знал о горькой судьбе Матвея. И никто не выдал, не донес, что среди них еврей. И вот в последний день, в сентябре 43-го, часа за два до того, как наступающие войска подошли к Златоустовке, явился к Вожику посланец коменданта полиции и увел его вместе с дочкой. Потом очевидцы говорили, что его прошили пулеметной очередью. Его и девочку, которая еще слабыми ручонками обхватила отца.

• • •

Вожик, его жена и девочка оказались не единственными жертвами в Затишье. Глубокому Яру, что в километре от сельской околицы, суждено было стать братской могилой затишнянцев, эвакуировавшихся последней группой уже в начавшееся сентябрьское ненастье. Продолжая вторжение в том же Приазовье, но уже в глубь Придонских степей за Миус, за Таганрогом передовой пехотный полк дивизии «СС» перехватил колонну беженцев. И среди них возов двадцать, на которых уходили в глубокий тыл затишнянцы. Всем приказали повернуть обратно и возвращаться в свои села. Люди поверили посулам, что, вернувшись домой, они будут хорошо жить, работая на великую Германию... Обратный путь был совсем тяжелым. Ночные заморозки, степные ветры, частые дожди — сколько пришлось перетерпеть. Съестное кончилось, перебивались только тем, что находили в брошенных полях, благо их было вдосталь, выкапывали картошку, свеклу, грызли испеченные на костровых угольях кукурузные початки. И вот, наконец, Затишье. Мертвое от безлюдья и бесхозности. Заночевали в своих хатах. С утра за этим и застали их посыльные из невесть когда созданной управы. Всем, до единого из каждого двора приказали на завтра с утра явиться к управе, занявшей домик сельского совета. Ослушаться новую власть боялись. И потому, как приказывалось, пришли старики и старухи, дочери и невестки с внуками, мужья и отцы которых были на войне. Одной толпой-колонной повели всех куда-то в сторону коровников, пустовавших со времени угона молочного стада. Думали, работать там будут. Так нет же. Миновали ферму, осталась позади крайняя сельская улица. Шли дальше — поняли, что к Глубокому Яру, в котором прежде местная ребятня играла в «красных и белых». Всем приказали шеренгой выстроиться лицом в сторону оврага, уже запорошенного первым снегом. Автоматные очереди повалили людей в земляной скат, прошивали еще раз свинцом тех, кто от первых выстрелов свалился в Яр и еще, как казалось тем, кто участвовал в этой бойне, шевелился на стылой земле. Назавтра пошел снег и укрыл белым саваном трупы.

• • •

Сгинуло военное лихолетье. И пришла таки победа. Но еще за год-полтора до дня Победы, когда была поставлена последняя точ¬ка в разгроме гитлеровского фашизма, в освобожденный Донбасс, в Затишье стали приезжать поодиночке те, кто эвакуировался в конце августа-начале сентября 1941 года. Возвращались и те, кто был в действующей армии, демобилизовывался по ранению. Но узнав о расправе с сельчанами — их расстреле, и они с душевным волнением покидали родные места.
Глубокий Яр с останками родных и близких, тех, кого почитали или просто хорошо знали, рассказы тех, кто пережил в украинских, русских и греческих селах нелегкие месяцы оккупационного режима, вызывали щемящую боль по безвинно павшим. Не находили они успокоения. И уезжали в другие края, города и селения страны. Одни к родственникам, еще в тридцатые годы выехавшим из Затишья. Другие в города, где находились в эвакуации и где в трудное время получили приют работу, где с многими подружились, а то и породнились.
Сыновья Роскиных, солдаты Победы, осели в областном центре, вошли в деловую жизнь большого города, уверенно налаживавшего свою жизнь после периода тяжкой оккупации. Лев Абрамович из эвакуации вернулся с женой жить к детям. Их старший Яков работал в центральном универмаге Донецка, получил высшее образование в торговом институте. Его деловые организаторские способности особенно проявились с созданием в городе «Галантерейторга». На проспекте Ильича, в новом здании он организовал оборудование магазина «Катовице» и вывел его за годы директорствования в категорию образцово-показательных. И с новым поручением успешно справился Яков Львович. Он организовал оборудование и успешную работу еще одного крупного в системе галантерейторга магазина «Магдебург».
Не так уже часто, но все же через год-два Яков Львович приезжает в родное село. Сходит к Яру — братской могиле, побывает у жителей. С некоторыми познакомился, подружил — они бывали не раз у него в Донецке. Зайдет в сельсовет и, конечно же, в школу, где когда-то, очень давно, учился. Погрустит и порадуется. Село растет, благоустраивается, люди живут сейчас в хорошем достатке. И не только он приезжает сюда. Все, кто живы, кому позволяет здоровье, навещают родное село. И пусть здесь теперь в некогда еврейской колонии не проживает ни один еврей. Это не тревожит приезжающих. Значит, так должно было статься. Тем более, что люди возродили Затишье и все ближайшие селения, которые теперь являются отделениями многоотраслевого колхоза «Россия». Во всем преуспевает это богатое хозяйство — в полеводстве, животноводстве, овощеводстве. «Мы себя добре кормим и ближайшим городам немало даем», — говорят колхозники. И это действительно так. Многомиллионные прибыли, которые получает «Россия» от рачительного ведения хозяйства, позволили много строить жилья, объектов культуры, а тем более щедро вкладывать средства в развитие основного хозяйства.

Это видят все бывшие затишнянцы, приезжающие проведать родные места. Радуясь этому, они не могут никак дать толк, найти ответ на всегда их волнующий вопрос: почему в селе не поставлена стела с именами тех, кто многие десятилетия осваивал эту землю, и совсем юных, только готовившихся к этому — именами уничтоженных оккупантами глубокой осенью первого года Великой Отечественной.
Напоминаю фамилии расстрелянных в том Яру за околицами Затишья:
Вожик Матвей – с семьей 3 человека
Вожик Шлейма — двое
Друян Цаля — четверо
Заславский — трое
Зак Бася — трое
Израилит София — двое
Кац Айзик — пятеро
Каплан Михаил — пятеро
Коган Бянца — трое
Маркус Меер — восьмеро
Перельман Таня — шестеро
Стояновский — четверо
Темник Яков — трое
Темник Нона — двое
Темник Шая — трое
Темник Даниил — двое
Темник Роза
Темник Лейба — трое
Темник Исаак — четверо
Форштейн Давид — двое
Хейхель Соломон
Погибли на фронтах Великой Отечественной войны:
Зак Григорий Михайлович — председатель колхоза «Коминтерн», и колхозники: Зак Соломон, Кац Айзик, Казакин Александр, Книшевицкий Борис, Маркус Абрам, Маркус Яков, Пронин Григорий, Перельман Яков, Темник Алтер, Темник Лейбл, Хвалабов Яков.

Михаил АЛЬТЕР.

Материалы из газеты "Наша жизнь" 2000г.