«В начале двадцатого столетия большая группа еврейских девушек повылетала из своих местечек навстречу зову революци­онных труб. Девушки были очень разные. Но у всех была общая черта, пленявшая «простых парней» из Луганска, Мариупо­ля, Смоленска и прочих мест, включая Москву и Санкт-Петербург: некая явно ощутимая экзотичность, почти что «заграничность», непохожесть на тех женщин, среди которых «простые парни» росли».

Лариса Васильева, «Кремлевские жены», М., 1992, с. 215.

Об одной из этих девушек рассказал мне И. Л. Чубаров, старый партизан времен гражданской войны на Мариупольщине, храбрый командир батальона знаменитого в Приазовье от­ряда Давыдова. В одном из неудачных боев Иван Лукьянович попал в плен к шкуровцам. Там он наблюдал сцену, о кото­рой рассказал мне. Он написал об этом и в своих мемуарах, часть которых опубликовал ленинградский журнал «Звезда».
«Три дня нас держали в клуне и не давали ни есть, ни пить, — писал И. Л. Чубаров. — Мы лежали в ожидании, что будет дальше. На четвертый день пришли, во главе с интеллигентного вида капитаном в пенсне, два вооруженных карабинами чуба­тых казака. Оба держали в руках шомпола. Один из них спро­сил:
— Где тут у вас сестра милосердия, жидовка?
О существовании в полку новой медсестры я не знал. Ока­зывается, она пришла к нам из еврейской колонии несколько дней назад.
Девушка вышла, ее заставили лечь, на глазах пленных оголи­ли, по-звериному раздувая ноздри, били шомполами до потери сознания. Потом, облив водой, повторили все сначала. Малень­кая, хрупкая и слабая на вид девушка ни разу не застонала. Иссеченная спина ее давно превратилась в сплошную рану, но она, словно каменная, продолжала молчать. Многие зажмури­лись, чтобы не видеть этой ужасающей картины.
И только когда ее, истекающую кровью, бросили, она тихо прошептала: «Будьте вы прокляты!» («Звезда», 1959, № 2, стр. 162).
Такая же судьба могла выпасть и Перл Карповской из коло­нии Межуречь (по другой транскрипции — Межричье). Но жизнь распорядилась иначе.
Перл на идиш означает то же, что и по-русски: перл. То есть жемчужина. Дочь крестьянина-еврея Соломона Карповско-го в девятнадцать лет с головой окунулась в революцию и ста­ла Полиной Семеновной Жемчужиной. Женой Вячеслава Ми­хайловича Молотова, одного из крупнейших большевистских вождей. Этим и интересна.
Работая над этой книгой, я выступил на собрании Мариу­польского еврейского культурно - просветительного общества: «Потомки колонистов, отзовитесь!».
Рита Исаковна Нейговзен, рассказывая о своих «корнях», обронила фразу:
— Помню, как к нам приезжал из Америки брат жены Мо­лотова...
— Она тоже из колонистов?
— Да, из Межеричья.
Взволнованный, звоню своему приятелю, чтобы поделиться сенсацией: «Знаешь ли ты, что...»
— Да, знаю. Полина Семеновна даже наша родственница. Правда, дальняя.
И я узнаю об этом последним!..
Я начал разматывать заманчивую ниточку, и, если вам ин­тересно, что я узнал о Полине Жемчужиной, — читайте дальше.
Паспорт жены Молотова я в руках не держал, но в ее судеб­ном деле зафиксировано, что она родом из Полог Гуляйпольского района и происходит из рабочих.
Рита Исаковна Нейговзен рассказывает, что в их доме в По­логах в 1924 году (ей тогда было одиннадцать) останавливался брат жены Молотова. Сама Нейговзен родилась в колонии Красноселка. Ее отец женился на девушке из Межричья, где проживали и Карповские. Маму тоже звали Перл (видимо, в Межричье «жемчужин» было — хоть лопатой греби). Карп (имя американского брата Полины Семеновны установить не уда­лось. В одном месте мелькает — Карп. Но это скорее прозвище, оставшееся после усечения его подлинной фамилии — Карповский) эмигрировал в США в начале века, когда его сестра Перл была маленьким ребенком. Уехал он, как мне рассказывают, из Межричья, и, когда через много лет навестил родину, то оста­новился в Пологах у Нейговзенов, потому что Перл Нейговзен была его односельчанкой. Рита Исаковна вспоминает, что в их дом приехали за восемнадцать верст межриченцы повидаться со своим земляком, о приезде которого их заранее известили. Если эти сведения верны, то почему же Полина Семеновна не совсем точно указывала место своего рождения и происхож­дение?
Возможно, потому, что скажи она, что по происхождению из евреев-крестьян, пришлось бы долго объяснять и рассказывать о малоизвестной (и тогда, и теперь) странице истории еврейских земледельческих колоний Мариупольского и Александровского уездов. Возможно, что семья Карповских еще до революции пе­реселилась в Пологи. Но поговорим лучше о том, что нам из­вестно с полной достоверностью.
Перл Карповская в 1918 году в Александровске (Запорожье) была принята в члены РКП(б). Она утверждает, что вскоре стала заведующей отделом «Запорожского губкома партии». Не уверен, что в то время этот город был не уездным, а губернским центром. Сам же Александровск стал Запорожьем не в 1918 го­ду, а только в 1921-м. Как бы то ни было, молодая коммунист­ка Перл Соломоновна Карповская летом 1919 года, ввиду на­ступления деникинцев, эвакуируется в Киев. Здесь ЦК КП(б) У направляете ее на политработу в Девятую армию. Полк, в кото­рый ее зачислили и где она провела (в каком качестве — не­известно) два месяца, был разгромлен белогвардейцами и пол­ностью рассеян. Вот в этот момент ее и могла постигнуть судь­ба безвестной девушки из еврейской земледельческой колонии, о которой (девушке) рассказал мне Иван Аукьянович Чубаров.
Но Перл Карповская уничтожила свои личные документы и сумела пробраться в Киев. Город в то время находился в руках белых. Никого из товарищей своих она не нашла и три дня отсиживалась в Михайловском монастыре. Затем добралась до Александровска, тоже захваченного деникинцами. Здесь она вышла на большевистское подполье. Оставаться в Александровске было опасно, уже через сутки деникинская конрразведка нагрянула к ее родным с обыском. Сама Перл уже пробира­лась в Харьков, куда ее направили на подпольную партийную работу. Через 30 лет следователь МГБ будет допытываться у Жемчужиной, почему деникинцы после безрезультатного обыс­ка не тронули ее родственников. «Ведь белые, как известно, да­же беспричинно расправлялись с людьми еврейской националь­ности». Жемчужина: «Я не могу этого объяснить».
В Харьков она добралась глубокой осенью 1919 года. Здесь она познакомилась с неким Дашевским, который изготовлял до­кументы для большевиков-подпольщиков. Вот от него она и по­лучила паспорт на имя Полины Соломоновны Жемчужиной. Всю свою дальнейшую жизнь, то есть еще 50 лет, она прожила под
этим именем.
После освобождения Харькова (тогдашней столицы Украи­ны) она работала в ЦК КП(б)У. В 1921 году ее делегировали в Москву на международный женский конгресс, работу которого курировал молодой (31 год) секретарь ЦК РКП(б) Вячеслав Михайлович Молотов. Они познакомились, и Полина Жемчужи­на в Харьков больше не вернулась. Она стала участковым пар­тийным организатором Рогожско-Симоновского района Москвы, а в конце 1921 года — женой Молотова.
К слову сказать, не только Полина Семеновна не была от рождения Жемчужиной, но и Вячеслав Михайлович не был Мо­лотовым, а — Скрябиным. Но его подлинную фамилию, как и Кострикова (Кирова) как-то «не интересно» раскрывать.
О Жемчужиной написано немало. Рассказывает о ней Фе­ликс Чуев в книге «Сто шестьдесят бесед с Молотовым», Иван Стаднюк в «Исповеди сталиниста», Лариса Васильева в своем бестселлере «Кремлевские жены».
Л. Васильева пишет об этой «сложной натуре» с нескрывае­мым восхищением. «Чертову дюжину эпитетов можно найти для нее». Я выписал из очерка «Жемчужина в железной оправе» лишь некоторые: «Гордая, независимая, властная». «Остроум­ная и находчивая». «Рассудительная. Как никто, умеет подать умный житейский совет». «Она не относилась к категории пуг­ливых или осторожных женщин». Екатерина Сергеевна Кату­кова, вдова известного маршала: «Жемчужина была очень ум­ная и очень властная женщина».
Она была не только женой и матерью (у Молотовых роди­лась дочь Светлана), но и общественным и государственным де­ятелем. Член ЦК партии. Заместитель наркома пищевой про­мышленности. Нарком рыбной промышленности. Начальник уп­равления Главпарфюмера. Одновременно слыла образцовой хо­зяйкой, умела создавать домашний уют и комфорт.
В воспоминаниях покойного Рувима Давидовича Чарфаса мы уже прочитали о быте еврейской крестьянской семьи в од­ной из земледельческих колоний Приазовья. Как в семьях ук­раинских, русских, греческих и прочих крестьян, дети сызмаль­ства получали трудовое, по-сегодняшнему выражаясь, воспита­ние. Их учили многому, и умели они делать все, что требуется в крестьянском хозяйстве.
Младшая внучка Жемчужиной Любовь Алексеевна вспоми­нает: «Бабушка в доме вела борьбу за чистоту и порядок. Вну­ков учила всему: готовить, шить, вязать».
Трудно ли догадаться, где Перл Карповская сама научилась «всему» по хозяйству?
Старшая внучка Жемчужиной, Лариса Алексеевна, перевод­чица художественной литературы с английского и на английский, рассказывает Ларисе Васильевой:
— Они очень любили друг друга. Такая любовь — одна из миллиона. Скрывали друг от друга свои боли. Она создавала ему режим и прекрасную домашнюю атмосферу: никто ни на кого не кричал — голоса не повышали. Он лишь иногда говорил: «Поленька, мы с тобой спорили — я был неправ». Их поступки никогда не расходились с их словами. Она умирала и звала его. Спустя много лет умирал он, я сидела у его кровати, он прини­мал меня за нее и звал: «Поля, Поля».
«Их поступки никогда не расходились со словами»?..
Как же Полина Семеновна Жемчужина очутилась в тюрьме?
Иван Стаднюк, беседуя с Молотовым, задал ему вопрос: как могло случиться, что он, член Политбюро ЦК, позволил аресто­вать свою жену?
«В конце одного заседания Политбюро, — пишет И. Стад­нюк в «Исповеди сталиниста», — Сталин вдруг объявил: «А те­перь давайте решим вопрос о товарище Жемчужиной». Молотову показалось, что он ослышался. Но Сталин протянул ему па­почку с документами: «Прочитай, товарищ Молотов...». Вяче­слав Михайлович взял папку, раскрыл ее и, прежде чем начать знакомиться с документами, обвел растерянным взглядом чле­нов Политбюро. Понял: все они уже что-то знали и вопрос предрешен. Начал читать страницу за страницей (что там было на­писано, Молотов мне не сказал). Потом вернул папку Сталину и спросил: «Лично ко мне есть претензии?.. Может, недоверие?» — «Нет», — ответил Сталин.
Тогда Молотов поднялся из-за стола и позвонил на службу жене: «Полина, — обратился он к ней. — Больше мы с тобой быть вместе не можем».
Когда поздним вечером Вячеслав Михайлович вернулся до­мой, Светлана (дочь) сказала ему, что днем была мама, собрала чемодан и уехала к сестре.
За плечами у них было 27 лет счастливой семейной жизни.
Об этом же драматичном эпизоде Молотов рассказал и Феликсу Чуеву. Здесь мы находим дополнительные подробно­сти: «Когда на заседании Политбюро он (Сталин) прочитал ма­териал, который чекисты принесли ему на Полину Семеновну, у меня коленки задрожали. Но дело было сделано — не подко­паешься, чекисты постарались...
— И ты поверил! — закричала она, когда я сказал, в чем ее обвиняют...
— Она мне сказала: «Если это нужно для партии, значит, мы разойдемся». В конце 1948 года они развелись. А в сорок де­вятом, в феврале, ее арестовали».
Папка, о содержании которой Молотов не рассказал Ивану Стаднюку, сегодня утратила статус секретности.
Сноха К. Е. Ворошилова, Надежда Ивановна, рассказывает: «Когда возникло государство Израиль, я услышала от Екатери­ны Давидовны (жены Климента Ефремовича. — Л. Я.) фразу:
— Вот теперь и у нас есть родина.
Я вытаращила глаза: это говорит ортодоксальная коммуни­стка-интернационалистка! Проклятая в синагоге за измену своей религии!».
Полина Жемчужина была много моложе Екатерины Давидов­ны Ворошиловой. Она вышла замуж за нееврея уже после ре­волюции, когда для этого не требовалось отречься от иудейской веры и принять христианство. И ее не предавали в синагоге анафеме и проклятию, как Голду Горбман (Е. Д. Ворошилову). Но как и Екатерина Давидовна, она была твердокаменной боль­шевичкой-интернационалисткой. Скажем больше: непоколеби­мой сталинисткой. И в то же время она ощущала себя еврей­кой. Она посещала Госет (Государственный еврейский театр) — одна, без мужа, — восхищалась искусством Михоэлса, Зускина. Переводчик ей не требовался: идиш был для нее «мамен-лушн», «языком матери», который впитывают в себя с рожде­ния.
Ее старший брат, преуспевающий американский бизнесмен (красивый, вспоминает Рита Исаковна Нейвгозен, высокий, представительный. В отлично сшитом шевиотовом костюме. «Помню, как колонисты из Межричья ощупывали этот костюм и восхищенно цокали языками») все же соскучился по малой родине и приехал повидаться со своими близкими и знакомыми, побродить по родным местам. Полина Жемчужина, став крем­левской женой, ни разу, похоже, не побывала ни в Пологах, ни в Межричье. Впрочем, Моисей Наумович Грамм, один из ор­ганизаторов и первый председатель МЕКПО, рассказывает, что в конце 20-х годов супруги Молотовы несколько дней провели в Мариуполе. Жили в гостинице «Спартак». Возможно, Полина Семеновна все-таки пожелала навестить родные места. Воз­можно. Но документальных подтверждений этого я не нашел. Однако есть сведения, что жизнью своих земляков колонистов она интересовалась.
В начале войны Полина Семеновна с дочерью уехала в Вят­ку, где жила у родных Вячеслава Михайловича. Потом ее за­требовали в Куйбышев, куда переехало правительство. Вскоре она вернулась в свою квартиру в Кремле.
14 марта 1945 года в московской синагоге проводилось бо­гослужение в память евреев, погибших во второй мировой вой­не. Жемчужина пришла на это богослужение со своим братом и сестрой. По древним обычаям, в «партере» синагоги могут молиться только мужчины, женщинам полагается находиться на­верху, на галерее. Для жены Молотова сделали исключение: Полину Жемчужину посадили «внизу», на самом почетном ме­сте.
По-человечески трудно понять, какое преступление соверша­ет человек, отдающий дань памяти погибшим, участвующий в богослужении в честь невинно убиенных (даже не участвующий, а просто присутствующий при сем). Особенно невозможно по­нять это сегодня, когда мы видим в храмах президентов и вице-президентов со свечками в руках. Тех, кто только вчера сдал свой большевистский партбилет, которым столько лет до этого гордился.
Но тогда действовала не общечеловеческая логика и мораль, а большевистская. На допросах Жемчужина упрямо отрицала,
187что присутствовала в синагоге, хотя следователь» проводил не­опровержимые доказательства.
Создание государства Израиль сыграло в жизни Полины Се­меновны роковую роль. «Еврейские жены вождей, — пишет Ла­риса Васильева, естественно, ощутили себя дочерьми своего на­рода. Но если Екатерина Давидовна, Мария Каганович и другие спрятали это ощущение подальше, то Полина Жемчужина вся раскрылась навстречу новому чувству».
В сентябре 1948 года в Москву прибыла Голда Меир, посол Израиля. В праздник Рош-ха-Шана (Новый год, который от­мечается осенью) у московской синагоги собралось около 50 ты­сяч евреев, чтобы увидеть посла новорожденного государства. В Иом-Кипур (Судный день) эта откровенная демонстрация по­вторилась.
Народная молва объединила имена Голды Меир и Полины Жемчужиной. Говорили, что она устроила прием в честь Голды Меир, встречалась с ней, беседовала. Поползли слухи, что Гол­да и Полина — подруги с детства, вместе учились в школе. Остряки, еще не забывшие идиш, каламбурили: золото и жем­чуг нашли друг друга (Голда — золотая, Перл, как уже говори­лось, жемчужина).
На самом деле Голда Меир видела Полину Жемчужину все­го лишь один раз, и то мимолетно. Произошло это на приеме, который Молотов дал иностранным послам по случаю годов­щины Октября. Вот как об этом рассказала Голда Меир в своей книге «Моя жизнь»:
«Послов принимал сам министр иностранных дел в отдель­ной комнате. После того, как я пожала руку Молотову, ко мне подошла его жена Полина. «Я так рада, что вижу вас наконец!», — сказала она с неподдельной теплотой, даже с волнением. И прибавила: «Я ведь говорю на идиш, знаете?»
— Вы еврейка? — спросила я с некоторым удивлением.
— Да, — ответила она на идиш. — Их бин а идише тохтер (я — дочь еврейского народа).
(Позволю себе слегка поправить знаменитую мемуаристку: буквально фраза П. Жемчужиной переводится: «Я — еврейская дочь», что, согласитесь, звучит не столь высокоторжественно и помпезно. — Л. Я,).
Мы беседовали довольно долго. Она знала, что произошло в синагоге и сказала, как хорошо было, что мы туда пошли. «Евреи так хотели вас увидеть», - сказала она. Потом мы коснулись вопроса о Негеве, обсуждавшегося тогда в Объединен­ных нациях. Я заметила, что не могу отдать его, потому что там живет моя дочь, и добавила, что Сарра находится со мной в Москве. «Я должна с ней познакомиться», — сказала госпо­жа Молотова. Тогда я представила ей Сарру и Яэль Намир; она стала говорить с ними об Израиле и задала Сарре множество вопросов о киббуцах — кто там живет, как они управляются. Она говорила с ними на идиш и пришла в восторг, когда Сарра ответила ей на том же языке. Когда Сарра объяснила, что в Ревили все общее и частной собственности нет, госпожа Молото­ва заметно смутилась. «Это неправильно, — сказала она. — Люди не любят делиться всем. Даже Сталин против этого. Вам следовало бы познакомиться с тем, что он об этом думает и пишет. «Прежде чем вернуться к другим гостям, она обняла Сарру и сказала со слезами на глазах: «Всего вам хорошего. Если у вас будет все хорошо, все будет хорошо у всех евреев в мире».
Больше я никогда не видела жену Молотова и ничего о ней не слышала. Много позже Генри Шапиро, старый корреспон­дент «Юнайтед Пресс» в Москве, рассказал мне, что после раз­говора с нами Полина Молотова была арестована».
Конечно, в то, что Полина Жемчужина проявляла интерес к жизни евреев в СССР, к деятельности Еврейского Антифашист­ского комитета, сыгравшего во время войны большую роль, к первому послу Израиля в Москве, с точки зрения нормальной человеческой логики, вполне естественно. Но в тех условиях такое поведение воспринималось как слишком смелое и неза­висимое, как вызывающее.
Уже со статьи на частную, второстепенную тему «Об анти­патриотической группе театральных критиков» началась в стра­не плохо замаскированная антисемистская кампания. Уже убит Михоэлс (Жемчужина сразу поняла, что великий артист и об­щественный деятель — не жертва автомобильной аварии, как было сообщено официально. Она безошибочно угадала в этой провокации почерк чекистов), уже закрываются все учреждения еврейской культуры, а Жемчужина продолжает бывать у Голды Меир, ведет себя независимо и смело, то есть, в соответствии со своей натурой.
Советскую Эсфирь быстро поставили на место. Ее обвинили в том, что «она на протяжении ряда лет на­ходилась в преступной связи с еврейскими националистами и совместно с ними проводила враждебную работу против совет­ского государства».
Она упорно отрицала все, кроме одного обвинения: заступ­ничество за врагов народа. Да, она переписывалась с находив­шейся в ссылке писательницей Галиной Серебряковой (в прош­лом женой расстрелянного Сокольникова), да, ее дочери Зоре она купила башмаки. Да, заступалась за литературоведа Беленкова, оказывала материальную помощь дочери близкой своей подруги Сользберг. Да, заступалась за работниц Докучаеву, Гу­банову, Федосову, некоего Грахова. «Перечень фактов моего заступничества за родственников врагов советского государст­ва, — бесстрашно заявляет она следователю, — не ограничива­ется случаями, которые я привела в данном протоколе. Их зна­чительно больше, однако за давностью лет мне трудно все вспо­мнить».
У Молотова была репутация тугодума. Говорят, что Ленин называл его «каменной задницей». Большевистский острослов Карл Радек издевался: «Знаете, почему над Кремлем так мно­го звезд? Да потому что Молотов звезд с неба не хватает».
Рассказывают, что когда на политбюро обсуждался вопрос об аресте Жемчужиной, решение было принято единогласно при одном воздержавшемся. Руку «за» не поднял Молотов. Это единственное, что он сделал тогда, чтобы защитить женщи­ну, с которой он прожил в любви и согласии 27 лет.
После развода с Молотовым Жемчужину сняли с работы, но не сразу арестовали. Она жила еще с месяц у сестры. Потом «взяли» не только ее, но и сестру (она погибла в тюрьме) и брата. Год она провела в тюрьме. Приговорили ее «по-божес­ки»: к пяти годам ссылки в Кустанайскую область.
9 марта 1953 года на похоронах Сталина выступил Моло­тов. Кажется, вторым после Маленкова и перед третьим ора­тором — Берия. Я слушал его речь в битком набитом актовом зале Кишиневского университета. Телевидение тогда было нам не доступно, за церемонией грандиозных похорон мы следили по радиотрансляции. Меня удивило его легкое заикание, паузы между фразами. Помню, мы с друзьями отметили совпадение: похороны Сталина состоялись в день рождения Молотова. Ему исполнилось 63, Вряд ли мы отважились острить, что Вячеслав Михайлович справит поминки как свой личный праздник: тогда умели держать язык за зубами. Лишь много лет спустя стало известно, что, спустившись с трибуны мавзолея, Хрущев и Маленков спросили именинника, какой подарок он хотел бы полу­чить. «Верните Полину», — отрывисто бросил Молотов.
На второй день в кабинете Берия он увиделся с Полиной Семеновной (ее привезли в Москву во время следствия по «де­лу врачей»). Судьба отпустила им еще семнадцать лет совмест­ной семейной жизни: Жемчужина умерла 1 мая 1970 года.
Как же она относилась к Сталину, искалечившему ее судьбу?
10 марта 1953 года, когда ее привели в кабинет Берия, она прежде всего спросила: «Как Сталин?» (о болезни его она зна­ла). Услышав, что Сталина уже нет, она лишилась чувств.
Ну, хорошо, тогда она еще многого не знала. Но с 10 мар­та по 4 апреля, когда было объявлено, что «дело врачей» сфаб­риковано, она не могла не слышать о том, о чем говорила вся страна. А говорили, что процесс над «убийцами в белых хала­тах» должен завершиться инсценированным линчеванием их толпой или, по другому варианту (об этом можно прочитать у Солженицына в «Архипелаге ГУЛаге»), их повешением и инсце-нированым погромом, вслед за чем должна была начаться мас­совая депортация евреев в глубинные районы Сибири или Би­робиджана.
Если она действительно болела за еврейский народ, до­черью которого себя ощущала, то как же она должна была пос­ле всего этого относиться к человеку, который придумал и уже начал осуществлять чудовищный план?
Светлане Аллилуевой она говорила после возвращения из неволи: «Твой отец — гений». И величайшей заслугой вождя и учителя считала тридцать седьмой год: в стране была уничто­жена «пятая колонна».
Она продолжала кормить Вячеслава Михайловича вкусными обедами. Перед каждым из них Молотов наливал рюмку и про­износил тост:
— За великого продолжателя дела Ленина!
Полина Семеновна не пила, но тост одобряла.
«Однажды в отсутствие Молотова, — пишет Иван Стаднюк, — я отважился спросить у Полины Семеновны: что все это зна­чило и как понимать ее доброе отношение к Сталину?
— Я давно жду от вас этого вопроса, — она ослепительно улыбнулась, и это тоже было непонятным. — Нам надо погово­рить, но без Вече (так дома звала Жемчужина Молотова), он не любит, чтобы я вспоминала эту трагическую эпопею, в ко­торой замешан и Сталин. Но творец ее — Берия со своими холуями. Они надеялись уничтожить не только меня, но и свалить Вече...».
Виноваты кто угодно, но только не Сталин.
После смерти Полины Семеновны Молотов прожил еще бо­лее шестнадцати лет (а был на семь лет старше ее). Феликс Чуев вспоминает, как в одну из годовщин Октября Вячеслав Ми­хайлович достал бутылку коньяка, налил рюмки. Первый тост он провозгласил за Ленина, второй — за Сталина, третий — за Полину Семеновну.
Он говорил:
— Мне выпало большое счастье, что она была моей женой. И красивая, и умная, а главное — настоящий большевик, на­стоящий советский человек. Для нее жизнь сложилась несклад­но из-за того, что она была моей женой. Она страдала в труд­ные времена, но все понимала и не только не ругала Сталина, а слушать не хотела, когда его ругают...
Вот такой жизненный путь прошла Перл Карповская, такой она была, Полина Жемчужина, уроженка одной из еврейских земледельческих колоний Приазовья.