Четверг
28.03.2024
22:38
Форма входа
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Архив записей

Еврейская колония Затишье

Мендл Лурье из Сладководной

Известный писатель Леонид Лиходеев в своей автобиографической повести «Жили - были дед да баба» («Дружба народов», 1993, N2 1) пишет: «Мой дед из хутора Кобыльный колонии Сладководной Розовского повета Мариупольского уезда Екатеринославской губернии».

Сладководенцы, живущие ныне в Мариуполе, на мой звонок ответили, что в их селе, действительно жила семья Лурье, но она переехала в Юзовку. По возрасту мои собеседники не могли знать деда Леонида Лиходеева, но память о том, что Лурье жили в Сладководной, сохранилась. Верно и то, что во время гражданской войны эта семья переехала именно в Юзовку, которую Леонид Лиходеев описывает в повести и где он родился в 1921 году.

Лурье — фамилия распространенная в бывших еврейских земледельческих колониях Приазовья. Наиболее знаменитый из этих колонистов — Нотэ Лурье, классик еврейской советской литературы, чей роман «Степь зовет» в свое время сравнивали с шолоховской «Поднятой целиной».

Носители этой фамилии живут и в сегодняшнем Мариуполе, поэтому уместно привести легенду, изложенную Леонидом Лиходеевым в его повести:

«...В Древнем Риме жил да был некто Лорий Агриппа. Был этот Лорий не то патриций, не то всадник. И служил он одно время в завоеванной провинции Иудее. И были у него, разумеется, рабы — сыны покоренного племени. И были среди его рабов хлебопашцы и ремесленники, поэты и лекари, инженеры и садоводы. И были они умелы каждый в своем деле. И Лорий Агриппа дал им всем вольную с тем, однако, условием, чтобы к именам своим добавляли они имя Лорий. Такой он был благородный честолюбец. И пошли от тех вольноотпущенников Лориев измененные местом и временем имена на разные лады — Лурье и Лурьевы, Лорины и всякие другие, ибо мир велик и много в том мире языцев».

Читая эти строки, я вспомнил мариупольца Лорина. боевого летчика, воевавшего в небе Ленинграда и 'ставшего Героем Советского Союза.

Сладководненский Мендл Лурье (в русской переделке Михаил Абрамович) был крепким хозяином. Он сносно читал по-французски, получил в своем хуторе Кобыльном из Парижа газету «Фигаро», умел вскакивать на ходу на коня и накидывать петлю на необъезженного юного жеребца. Земли у него было немного (так считает внук-писатель) — всего шестьдесят три десятины. Это — если вообразить квадрат земли — так получится примерно восемьсот на восемьсот метров.

Мендл Лурье был предприимчив, оборотист, смекалист, трудолюбив, и хозяйство его процветало даже во время засухи, когда соседи разорялись. Он умел постоять за себя и никогда не оставлял обиду без сдачи. «Дед, — пишет Леонид Лиходеев, — не боялся ножика и, когда бил в челюсть, собеседник падал, а поднявшись, терял охоту разговаривать».

С неменьшим восхищением пишет автор о своей бабке.

«Бабка Мера была красавица. Разговоры о ее красоте доходили до Розовки, что там Розовка — до самого Мариуполя доходили разговоры о ее красоте. Как-то мариупольский грек, у которого были с дедом некоторые дела, связанные с прасольством, сказал, что такую хозяйку в дом — не надо приданного».

Герои первой (сладководненской) части повести тесно связаны с Мариуполем. В этом городе, у тети Песи, живут два сына Михаила Абрамовича Лурье, учащиеся реального училища. В Мариупольской гимназии получила образование его дочь, мать писателя, автора рассматриваемой повести.

Провизию на зиму Мендл Лурье закупал в лавке Гершеля Непомнящего, которая помещалась недалеко от Мариупольского порта. Он закупал ее бочками, мешками, рогожными кулями и ящиками. Не могу удержаться, чтобы не привести сцену, нарисованную писателем сочно, смачно, аппетитно — в духе жизнелюбивых фламандских живописцев: «Приказчики выносили сушеную тарань и вяленого рыбца в рогожных кулях, они выкатывали бочки с пузанком — донской селедкой, которую надо уметь солить, — и с шемайкой, и распластанного лобана на бечевке, и брикеты лобаньей икры, завернутые в пергамент. Они выкатывали кадушку красной икры и выносили ящички копченой скумбрии. И еще они выкатывали бочонок греческих маслин, прибывших в Мариуполь с Пелопонесского полуострова, на котором когда-то заварилась вся красота человеческая».

Мендл Лурье приказывал погрузить также в повозку кадушку с паюсной икрой и полупудовую пластину осетрового балыка. По совету Гершеля, он брал еше бочонок шабли, к которому хорошо идут устрицы. И еще приказчики выносили ящик лимонов, переложенных белой стружкой.

Сегодняшнему читателю, сыну нашего скудного времени, вся эта раблезианская картина, нарисованная Леонидом Лиходеевым, не может не показаться фантастической, невероятной. Поэтому автор этой статьи, работавший с документами эпохи, изображенной в повести, считает нужным заявить: то, о чем вы только что прочитали, полностью соответствует тогдашней исторической действительности. Приходится, правда, признаться, что я сам автор рецензии многие эти гастрономические чудеса не только не едал, но даже не видал. Никогда в жизни. Больше того: желая узнать что означают некоторые из перечисленных деликатесов, мне пришлось шарить по словарям — (там и, кажется, только там) они еще сохранились.

Такие крепкие хозяева, как Мендл Лурье, водились и в украинских, и в русских, и в греческих, и в немецких, и в болгарских селах Приазовья. Их судьба общеизвестна: в результате насильственной коллективизации и искусственного голодомора они были уничтожены. Не только экономически, но и — во многих случаях — физически.

Леонид Лиходеев вовлек в свое повествование немало исторических лиц. В том числе и анархиста Волина (В. М. Эйхенбаума), впоследствии председателя Реввоенсовета Революционно-повстанческой армии (махновцев). Писатель пользовался мемуарами К. В. Герасименко о Махно. К сожалению, эта брошюра во многом недостоверна. Не соответствует истине, что Махно отроческие годы провел в Мариуполе, где в типографии познакомился 'с Волиным. Работал ли Волин в мариупольской типографии — подтверждение тому не найдено. Но понятно, что в литературном произведении, дающему автору право на художественный вымысел, такое допущение правомерно,

Еврейские земледельческие колонии Приазовья оставили след в литературе. Их уроженцами были писатели Нотэ Лурье и Илья Гордон. Писал об этих селах Хаим Меламуд, в 30-е годы редактировавший газету на идиш Новозлатопольского еврейского национального района, куда входила и Сладководная. К сожалению, эти несомненно талантливые писатели — соцреалисты, и сегодня нелегко читать их книги, написанные   по за данной схеме. Отрадно не только то, что список литераторов, по рождению и творчески связанных с еврейскими земледельческими колониями Приазовья, пополнился еще одним известным именем, но в гораздо большей степени то, что Леонид Лиходеев написал свою повесть «свободно и расковано», без оглядок на цензуру, на «княгиню Марью Алексевну» и пр.

ПОСТСКРИПТУМ

Путь этой книги от письменного стола до типографского станка «был, друзья, нелегок и нескор». Пока рукопись отлежи­валась в ожидании спонсоров, «Известия» (9 ноября 1994 г.) сообщили: «Скончался Леонид Израилевич Лиходеев, один из самых блистательных отечественных фельетонистов, писатель, чей роман-фельетон «Я и мой автомобиль» сразу же стал по­пулярным и перечитываемым.

Сейчас вышли два тома его книги «Семейный календарь, или Жизнь от конца до начала».

При нынешней нашей оторванности от культурных центров России, когда еще станут нам доступны упомянутые два тома — лебединая песня потомка Сладководненской еврейской зем­ледельческой колонии Леонида Лиходеева. Спасибо судьбе, что мы успели прочитать начало его семейного календаря по­весть «Жили-были старик со старухой».

Читать дальше